Каянарка покрепче затянула ремешок, торопливо заталкивая свиток в полость полупустой сумки; со стороны входа послышались шаги, она отвлеклась, подняв и бросив свой беспокойный, хитрый глаз на длинные ряды книжных шкафов, освящённых натуральным и необычайно ясным полуденным светом нарастающего январского дня. Распогодилось, и такой день было жалко упускать: сидеть со скучными книгами в промозглом крыле для всяких теоретических и лекционных извращений утром подобным сегодняшнему было ни дать, ни взять, а грешно... К тому же после подобных занятий Каянарка не из прихоти на закате вымачивала ноги в тёплой ванне, иначе бы они гудели точно колокола в Аруфсе на рассвете — в холоде читальных залов, сидя на гранитных подоконниках и ступенях, можно подхватить не одну только простенькую простуду, просто верьте ей на слово.
Как на зло всадница уловила тревожный хруст пергамента и скривилась, инертно втянув свою пушистую голову в плечи, зажмурившись так, что на переносице собрались смешные складочки-морщинки. «Только бы не порвать, только бы...», — молилась она всем человеческим и нечеловеческим богам, решив не заглядывать внутрь и не проверять целостность, что тут кривить душой, целой реликвии и — как там пел этот надутый эльф? — настоящего наследия Ордена Всадников. Она потом разберётся со всякой трещинкой в изъеденных стариной листах — пока же было необходимо торопиться, чтобы успешно слинять до прибытия нравоучителя.
Легким ветром скользнув вдоль пыльных стеллажей, тронув своим дыханием страницы неплотно стоящих учебников, она на секунду укрылась в тени нависшего над ней шкафа, перелетев птицей коридор, отделяющий десятый книжный ряд, содержащий разнообразные бестиарии, монструмы, включающие в себя скучную информацию о фенотипических проявлениях всего истинно драконьего в добрых ящерах, от одиннадцатого, откуда было стащена ею формула заклинания — того самого, которое она планировала испробовать на отдалённом холме, где по весне цвели невероятного оттенка армерии. Пропустив руку под лямкой сумки, возложив ладонь на грудь, она задышала тише, осторожно двинулась к ведущей во двор академии, всегда приоткрытой двери, откуда сочился прекрасный морозный дух и лился медовый, прозрачный свет, который она так мечтала поддеть пальцами и, закинув на плечо, унести восвояси.
Однако нога подвела её, у самого порога под каблуком её отменных походных сапог скрипнула половица, и она вытянулась во весь свой рост, высоко задрав острые уголки плеч, скидывая с рук лётные варежки, словно они сами на Каю напрыгнули и насильно вделись в тонкие руки.
— Нет, я совсем не пыталась бежать, просто, понимаете, господин Финрион, дуло мне, холодно — жуть, сколько не кутайся в родимый полушубок, а всё морозит подхвостье, вот я и... — она осеклась, понимая что на столь криво сложенной лжи ей далеко не уехать. Её задумка, этот побег буквально повис на её умном лице, прятался в скачущем эдакой дикой белкой взгляде, в том, как она держала сомкнутые губы и поправляла волосы, избегая даже случайного столкновения с его всегда сложным взглядом.
Неуверенно, колеблясь, она двинулась к столу, заваленному книгами, которые ей должно было прочесть до обеда отрывочно, и, присев на стул, протянула недовольным тоном скупое, но необходимое:
— Простите, — в её голосе легко-легко затесались нотки вины, сомнительные и едва заметные.

Отредактировано Каянарка (2020-08-03 17:16:47)

«Ну и ну, с гномом сравнил меня… меня! Правду говорят, что у эльфов слух нечеловеческий», — она почувствовала себя ущемлённой, что-то сжало её гордость, лежащую прямо под сердечком, толкающим кровь смутьянки, и Кая — будь порезвее да посмелее, если б в голове водилось порядком больше ветра (куда уж больше?) — молча поднялась бы со стула да вызвала учителя на взаправдашнюю дуэль, да-да, совершенно магическую. Она сжала губы в тонкую ниточку и запустила пальцы в страницы книг, не спуская сумки с колен.
У Финриона было послевкусие: он был жёстким, совершенно горьким, и в извечно пытливых глазёнках Каянарки слыл «полынь-травой», но — она ни сколь не отрицала его истинно эльфийское очарование, которое таилось в такой характерной учителю и слегка надменной и возвышенной манерности, в том, как он обращался к наследникам Ордена и вёл себя в окружении одичалых юнцов, всегда слишком гордых в своей силе, чтобы просто взять и прислушаться к словам «древнего как мир».
Если бы мудрость была ощутима, обозрима и ложилась бы в руку, то она была бы его ладонью, его страшным взглядом, который мягко и невесомо возвращает тебя к чтению: поймал на себе этот странный свет его глаз, лишённый цвета, и всё — ты пойман эким чудным неводом, и ноги уже не слушаются, а подбородок, прежде лихо задёрнутый к обрывку облака, более не отнять от беспокойной груди. Это она за глаза звала «волшебством», «магией», коли угодно, но никакое это было не чудо, а прозрачное как родниковая вода влияние его немой персоны, атмосфера личного производства мастера Финриона — она без колебания могла бы охарактеризовать его как «страшного». И столь не любимым ею были его ученья, сколь интересной казалась его натура — и лекции она посещала исправно, хоть и выкидывала подобные фокусы время от времени в знак немного протеста его наукам.
Тепло, внезапно обуявшее её тело, она согнала нервным и дёрганным словом, оттолкнув от себя дары эбритхиль, мягко согнав на «нет» заклятие, которое для эльфа было сущим пустяком; его причитания, впрочем, как и причитания любого разумного существа, снимали с петель всякие двери, ограждавшие разум от чистых эмоций. В ней и то, и другое мешалось сущим вихрем, и она не могла удержать себя в собственных пальцах — эта черта держала её на пороге искусства, которым Финрион желал обучить, и сколь жалкой Каянарка ощутила себя, когда поймала правду за хвост: она сама виновата в своих несчастьях, в тех неудачах, которыми обрекала себя на вечное повторение точёного «базиса» всего замечательного и магического, чудного и сложного, требующего контроля в использовании собственных ресурсов. Она помрачнела, стянула пальцы в кулак и расправила их, словно хвостовое оперение пойманной в силки дикой птицы. Неубранные в косу волосы спали на лицо.
— Это, — после нескольких секунд, растянувшихся длинною в вечность, переборов себя и переступив через несколько громких, жирно записанных на пергамент букв «я», напоминающих больше злый кляксы, она вынула смятый свиток и раскатала его по столу, уцепившись за формулу пытливым взглядом. Для того ей пришлось встать: она опёрлась руками о противоположные края непокрытого скатертью стола и нависла тёмной тенью над собранием букв, которые читала про себя, зная всю опасность слов, древних как кости самой земли, брошенных на ветер.
— Мы столько практиковались в Древнем языке, готовились, заучивали простейшие фразы, учились черпать внутреннюю силу, предаваясь бесконечным медитациям, и… черти бы побрали эти простенькие заклинания, греющие плечики в дурную погоду! Я хочу попробовать что-то серьезное, хочу подержаться рукой за «настоящую магию», за… да, к примеру, огонь! — она боялась смотреть в лицо Финриона, и просто читала-читала-читала слова, которые вот-вот и сорвутся с её губ, и заберут с собой в преисподнюю, где для дурной ученицы уже грели добрый котёл. — Эбритхиль… если честно, то я знаю, что только Вам решать, когда «пора», а когда стоит остановиться. И, хоть Вы думаете, что я не слушаю ваших уроков — я слушаю. Я знаю, чем это чревато, но хочу причитать, хочу жаловаться. И, да, я снова не сдержалась, и я прошу прощения.
В голосе скользнуло отчаяние, и она, присев, откинулась на спинку стула, ожидая всего, а в особенности — наказания за непозволительное поведение. Каянарка думала, что холодному эльфу были равнодушны её стенания, и жизнь, заключённую в её теле, он оценивал куда более важной, чем сноп смешных искорок, летящих из протянутых ладоней по команде. И она, между прочим, верно думала, хоть и живой ум явно шёл вразрез с экспрессивностью её диковатой натуры.

Отредактировано Каянарка (2020-08-12 14:42:42)

[indent] Эльф не мог понять, и она подозревала о том, сколь далёк он от всего человеческого: он смирял её словом без тени эмоции. Девушку, кипящую каждым словом, он будто бы окунал в ушат с ледяною водою, и Каянарка, сколь бы неприятно это не было, становилась мягкой глиной — беспокойной и виноватой девочкой, наматывающей прядку на палец и сжимающей складку на кафтанчике с пером иволги в кармане. Но… чёрт возьми, как же обидно!
[indent] Сколько Финрион потратил времени на оттачивание мельчайших звуков, слетающих пухом с его уст, движений рук, осторожных пальцев, не утративших своего фарфорового блеска, она знать не могла, но ведала о том, сколь отлично от людского и бренного было отношение ко времени у существа, которое не ведает смерти. Десять лет? Целя сотня? А только представьте сколько нудных учебников возможно прочитать за столь долгий срок? Но магия — хитрая штука, прозрачные слова, которые на тонком пергаменте складываются в гладкий узор без заусенцев, на практике могла растрепать любая мелочь, а Финрион лавировал в обширной сфере всего магического упорным челном. Оттого Кая любила наблюдать за его колдовством: осторожное восхищение мягко ложилось в грудь, и она сияла снятой с небесного платка звездой, наблюдая учебные упражнения, огорчаясь, когда свои пробы и попытки повторить заданное находила на порядок менее изящными не смотря на все старания и вложенные в доброе русло усилия… она считала его слишком картиночным, ладным и лёгким и, ах, смотреть приятно-приятно — но как же тяжёл был его предмет!
[indent] И когда эбрихтиль предложил взяться за «огонь» ежели таково её убеждение, Каянарка застыла. Она была готова к наказанию, готова была прочитать без малого, а ещё одну нудный словарь, сборник, теоретический учебник, написанный больно складно некоей нечеловеческой рукой, а вот подобного совершенно не ожидала, однако упускать ценную возможность проявить себя, которая, между прочим, сама прыгнула в руку — страшенный грех.
[indent] Она задержалась на слове цепким взглядом, шёпотом произнесла его, раскрывая руку и призывая тепло в свою ладонь — это было далеко не всё, но даже на этом этапе её руки дрожали, будто бы опалённые сквозящим холодком, лижущим щиколотки, ступни в высоких сапогах.
[indent] — Брисингр, — она выдохнула его в свою руку, поймала за хвост. Второе слово, которое она забыла подсмотреть, вылетело и памяти, когда на ладошке, раскрылись лепестки тёплого пламени, совсем не кусающего руку. Она старалась быть серьезной: в этот миг, она птицей вылетела из своего тела и наблюдала за собой со стороны. На напряжённом и бледнеющем лице было написано что-то угрожающее, возвышенное, высвеченное отсветами дикого и неприрученного пламени, которое с каждой секундой пылало всё ярче — нехорошо. Демонстрировать совершенный контроль не получилось: она сконцентрировалась на жаркой точке, улыбнулась ей — искра отскочила от глиняных пальцев, чуть не подпалив край рубахи, торчащей из-под ровного края с гномским орнаментом кольчужка.
[indent] Второе слово — скажи, уточни, направь. Ошибёшься на букву — собственноручно прикуёшь себя к постели или достигнешь дна своих сил. Не бойся, дыши, расслабь плечи…
[indent] Слово маслом скользнуло с языка, и Каянарка, поздно обратив внимание на шероховатости в произношении, впустив чуть больше необходимого в сердце, служившее горячим поршнем, насосом, пропускающим силу сквозь всё её тело. Огонь, распустивший на коже лепестки, вспыхнул голубоватым пламенеем, лизнул запястье и замигал, когда она подставила руку чтобы поддержать призванное пламя, сделать финт — совсем как в свитке. Она едва могла его удержать и страшно боялась спалить себя всю, заживо; волдыри, кипение крови и запах подпаленного мяса задребезжал в стенах библиотеки, когда она с болезненным шипением оборвала неудачное заклятие, сминая непокорное пламя в обожжённых пальцах, отступая на несколько смазанных шагов назад. В голове — круговерть, в животе — тошнота. Она сползла по стене, прислоняя пальцы к холодному камню, облегчённо вздыхая — как бы сейчас хотелось выскользнуть на улицу и изваляться в снегу, избавить от боли руки хоть на мгновение.
[indent] Может быть вот оно… её наказание? Она подняла запуганные глазки на своего мастера, зажимаясь в уголке и роняя голову на подведённые колени.

Отредактировано Каянарка (2020-08-17 16:31:12)

[indent] В этот раз… она не ошибётся. Слова учителя поселили ласточку в её сердце, осторожная прохлада, сковывающая руки — отвела прочь всякую боль. Каянарка, пусть глаза Финриона светились безбрежным хладом здешних пустынь, почувствовала себя маленькой зверушкой в его руке, сидящей в гладкой впадинке расслабленной ладони эльфа, и, как бы это ни было странно, ей это понравилось — доброта обуяла душу, сжавшуюся в комок и растянула её полотно, придерживая за четыре конца, как если бы ему случилось держать небо, которое вот-вот скрутится непослушным свитком.
[indent] Она встала, крепко сжимая руку, которая одним прикосновением стянула вспухшую обожжённую кожу цвета рыночного леденца — блестящую, зловонную. Кисти, которые только что сковал болезненный тремор, она осмотрела: повертела ладошками у себя перед глазами, удивлённо зашевелила пальцами, не чувствуя ни скованности, ничего. Эбритхиль отступил, и Кая начала творить магию, очищенная и успокоенная, прозрачная и белая как лист новенького пергамента.
[indent] В этот раз должно получиться. Ей уже не страшно. Нужно просто сделать всё правильно — у неё был шанс потренироваться, и даже пусть опыт был неважным — можно было определить для себя урок, вытянуть полезное, правильное… использовать всё, что получилось хорошо. Она была полна твёрдой как базальтовая порода решимости, свинец, вплавленный в ступни, держал её на крепких ногах. Это было заметно: казалось, если случится прикоснуться к ней, то почувствуешь под кожей ход несмазанного механизма, земную твердыню в сухих мышцах, в любых жилках… Дикую энергию внутри маленькой и лихой девочки, Финрион обуздал ловким словом, и сейчас она была идеальна. Она была отдана магии и ничему другому.
[indent] Слово зазвенело в устах складной строчкой из песни: она выдохнула его себе на ладони, зажигая пламя, похожее на оранжевый язычок маленькой свечки — такая мелочь не могла её испугать, и она бы даже засмеялась, вспоминая то потешное чувство величия, которое тронула неподготовленной несколько нескладных секунд назад, подпалив свои прекрасные руки. Огонь в руках девушки был почти лентой в руках трактирной [хотя оное сравнение было, пожалуй, мелковато — она бы предпочла сравнить себя с эльфийкой] танцовщицы: она вытянула пальцы вверх, выбросив сноп жирных искр. Пламя задребезжало в послушном танце на одном дыхании, словно услышало её мысли, укрупнившилось в размере, — теперь она смогла бы сжать его точно моток шерстяных ниток, всадница, сделав лёгкий шаг вперёд, чуть не закружившись в полупируэте, выпустила пламя туда, куда ей самой захотелось — вперёд, вдоль длинного коридора, помогая себе свободной рукой, она задала направление и, пока огонь, проливая несколько жарких струй на пол, не столкнувшись с конечной целью своего пути — с толстенной гранитной колонной, отделявшей читальный зал от тёмной лестницы, не потух, оставив учителя и ученицу во всё том же приятном полумраке, она не выпрямилась, отрясая кафтанчик от искр, плавающих вдоль прохода.
[indent] На её лице светилось диковатое удовольствие и внезапное, долгое молчание она прервала, давая волю эмоциям и позволяя своему жару выйти наружу:
[indent] — Получилось! Получилось! — она не сомневалась, что Финрион сейчас отчитает её за что-нибудь неопределённое, но улыбка, светившаяся на её лице лучом солнца, всё-таки не собиралась отпускать. — Эбритхиль, спасибо! Без вас… без вас…
[indent] Она дышала много и часто, едва сдерживая в себе желание схватить его за руки, пожать каждую ладонь так… крепко-крепко. Думаю, эльфам не было свойственно касаться друг друга, по крайней мере, Каянарке отчего-то так казалось, и она решила немножко сдержать себя в порывах подступившей радости.